В процессе разговора выяснилось, что ее вообще раздражает все «слишком» яркое. А самый больший напряг вызывают люди - те, кто глубоко и сильно чувствует. Внутри себя она абсолютно уверена, что так чувствовать невозможно. Немедленно привела мне в пример, как ехала на машине и слушала по «Эхо Москвы» передачу с журналистом Сванидзе. Я радостно подхватила, что считаю его тонким, умным, с живым темпераментом, но она мои дифирамбы жестко пресекла: «все это игра на публику». Понятно, собственная чахлая эмоциональность возведена в абсолют. но все это время в голове у меня стучала мысль – живая иллюстрация к моей «Даме с собачкой». Вот эту фразу запомнить… и вот эту мысль…
Делюсь уловом:
«Занимаются творчеством, которое не приносит денег, только сумасшедшие. И между нами говоря, творческие люди все немного «того», талант, это же не норма, иначе все бы обладали талантами. Поэтому все таланты, тем более, гении, априори, безумны...»
«Думать вредно. А переживать о чем-либо еще вреднее, нервные клетки не восстанавливаются. И если кто-то хочет большего, чем выгодно устроиться, значит, он чокнутый псих, из тех, кому больше всех надо».
А я помню, когда нам с ней было по 12 лет. Она была сильной теннисисткой, играла лихо, бурно переживала победы и поражения…А теперь, на все живое, у нее реакции, как у черта на ладан. Печально и страшно.
Ну, а теперь, продолжение «Дамы с собачкой»
Часть Y
Но самое большое количество информации давали наши упражнения.
Вот тут я должна сделать лирическое отступление и объяснить, куда Аня на самом деле попала.
В психотерапии много разных направлений, но цель одна: найти и включить ресурсы человека, которыми он не пользуется. Каждый вид психотерапии делает это своими способами. Мы работаем с эмоциями. Мы их чиним. Будоражим. Реставрируем. Укрепляем. Обновляем как компьютер. Настраиваем как рояль. Выращиваем как цветы. Дозреваем, как недоношенного ребенка в кувезе. Мы их пробуждаем от летаргического сна, а бывает, и выводим из комы.
В своей работе мы используем разные виды искусств. Их у нас в программе целых 7 и хоть что-то должно стать трамплином. Или ключом, открывающим замок. При этом мы не учим писать стихи, играть на сцене или рисовать картины. Это только упражнения, придуманные и подобранные специально для реанимации чувств. Это длительная работа, требующая колоссального напряжения душевных сил. Месяц наших занятий равен нескольким годам эмоционального опыта - не до чувствованного, неиспытанного, не пережитого.
Когда Анины мечты о чудесном месте, где ее готовы выслушать и поддержать обломались, Аня обиделась на меня и на психотерапию в первый раз.
Но, придя в себя и оглядевшись, Аня немедленно стала путать наши занятия со студией творческого развития. Она решила, что теперь, наконец, сможет раскрыть какие-нибудь свои способности и тогда ее индивидуальность проявится во всем своем блеске.
Аня пребывала в типичном и весьма распространенном заблуждении, что достаточно создать идеальные условия для раскрытия способностей, как они полезут из всех щелей. Вроде как потревоженные тараканы из помойки.
Это заблуждение, быстро и неумолимо стало рассыпаться у всех на глазах.
С первых же занятий выяснилось, что у Ани отсутствует чувство цвета. Нет, у нее не было никаких патологий со зрением. Дальтоником она не была, улицу переходила на правильный свет и даже весьма удачно могла подобрать шарфик к кофточке. Но Аня воспринимала цвет чисто умозрительно. То есть умом и зрением, но не чувством. Упражнения по живописи выдали Аню с головой. Все ее работы отличались удивительной цветовой бедностью. Для меня это был грозный знак.
Со стихами было еще хуже. У нас не поэзия, а всего лишь стихосложение, но и оно предполагает поиск своих слов – самых точных, самых емких, для передачи настроения.
Аня, в описании своих переживаний, обходилась общими фразами и банальными образами. В ее стихах солнце было «жаркое и яркое», волна «голубая и прохладная», а запахи летнего дня ограничивались скошенной травою. Выше скошенной травы ей прыгнуть не удавалось.
Поначалу я надеялась, что мы пробьемся хотя бы на пластике - я знала, что Аня, когда-то занималась фигурным катанием. И действительно, двигалась Аня хорошо, но в ее движениях была механистичность автомата, а глаза оставались мертвыми, даже на самых красивых упражнениях.
Сколько лет я показываю ритуальные поклоны, и всегда мое тело поет. Сверкающее изящество французского поклона, томная грация испанского… И вокруг - подтягиваются животы, выпрямляются спины, освещаются лица. В движениях начинают звучать, незнакомые до сего дня, ноты достоинства. Аня же покорно шевелила ногами и руками в правильную сторону, и затравленно смотрела на меня, бездумно копируя движения.
Но самый большой ужас ждал Аню впереди, когда у нас начался театр. Она совершенно растерялась, когда поняла, что это будет импровизация. С помертвевшим лицом она слушала мой панегирик импровизации: «волшебная и радостная игра… поиск неожиданного, ожидание случайностей …».
Когда дело дошло до упражнений, Аня стала требовать точных инструкций: куда вставать, как поднимать руку. Сама, без указаний, она боялась сделать шаг по сцене - застывала, как шпорцевая лягушка.
Волшебная и радостная игра вызывала у Ани парализующую ее тревогу.
----------------------------------------
Продолжение следует...
