В книге, помимо повести будут еще и рассказы – и за каждым стоит судьба реального человека. Но самое главное, я хочу (впервые в истории АртСинтезТерапии) раскрыть секреты психотерапевтической кухни и опубликовать некоторые наши упражнения. Мне кажется, это будет интересно не только тем, кто занимался у меня. Ну, в общем, все это требует подготовки к печати...
Честно говоря, мне обидно, что на последний отрывок, в котором на наших глазах оживает душа человеческая, было всего 3 комментария. Неужели это состояние кипящей внутри тебя жизни настолько не знакомо?
Кстати, я просмотрела все опубликованное здесь и отметила, что самые многочисленные и пылкие реакции были на детство героини – печальное, одинокое и… среденестатистическое.
Менялась Аня, и без всяких фей и волшебных палочек менялась ее жизнь. Теперь она сама лихо закладывала штурвал своего корабля в нужном ей направлении. Иногда корабль садился на мель, иногда его трепали бури или он попадал в штиль. Но он двигался, а не гнил в порту.
Аня попыталась приручить родителей. Перейти с формальных отношений на что-то более глубокое. Она зачастила к ним в гости. Делилась своими открытиями о жизни, о людях. Они мягко переводили разговор на общих знакомых и родственников: кто женился, кто развелся, кто умер. Расспрашивали про мужа и сына. Про Аниного мужа отец говорил: «золотая голова». А мать добавляла что-нибудь из разряда: «Ум женщины в ее хитрости». Еще много говорили о здоровье, в частности о геморрое. И о выборах в Думу.
Разговор полоскался из стороны в сторону, как белье на веревке. При этом крепко держался на прищепках неизбежного комильфо.
Когда разговаривать становилось совсем не о чем и повисала пауза, они начинали подсмеиваться над собакой, очередным старым лысым шпицем: «Ишь, озорник, как лапки сложил. А ушками-то шевелит, знает, что про него говорят». Разглядывать собаку и комментировать ее действия они могли часами.
Каждый раз у Ани возникало ощущение, что она общается не с близкими людьми, а приходит в чужой дом со светским визитом. От этого ей становилось больно, как в детстве. «Где-то я про это читала, − думала Аня, − визиты… салон… вспомнила! Это же «Война и мир», описание старой графини в финале романа!»
Дома Аня нашла это место в книге: «В ее жизни не видно было никакой цели, а очевидна была только потребность упражнять свои различные склонности и способности. Ей надо было покушать, поспать, подумать, поговорить, поплакать, поработать, посердиться и т.д. только потому, что у ней был желудок, мозг, мускулы, нервы и печень…. Она говорила только потому, что ей физически надо было поработать легкими и языком. Она плакала, потому что ей надо было просморкаться...»
В конце концов, Аня признала поражение и сократила визиты до обычного − раз в месяц. Родители вздохнули с облегчением. Аня своими набегами нарушала привычный порядок. Как только Аня оставила их в покое, все вернулось на круги своя. Матери хватало общения дома с собакой и с родственниками по телефону, а отец уже давно жил на даче и на работу ездил оттуда. Приезжал в Москву раз в неделю, помыться. Родители старались как можно меньше времени проводить под одной крышей. Больше всего они боялись пенсии − тогда бы им пришлось остаться наедине.
Однажды Аня впрямую, но спокойно сказала, что спать с ним больше не будет и жить вместе не хочет. Он удивился, наверное, первый раз в жизни, но уточнять ничего не стал. Собственно, их давно уже ничего не связывало. Оставалась вялая видимость сожительства, украшенного выцветшим раздражением. Наверное, эту игру «в приличную семью» они могли бы доиграть до конца. Но перед Аней маячил призрак жизни ее родителей. Они честно не сошли с дистанции, но кто от этого выиграл?
Кстати, я просмотрела все опубликованное здесь и отметила, что самые многочисленные и пылкие реакции были на детство героини – печальное, одинокое и… среденестатистическое.
Менялась Аня, и без всяких фей и волшебных палочек менялась ее жизнь. Теперь она сама лихо закладывала штурвал своего корабля в нужном ей направлении. Иногда корабль садился на мель, иногда его трепали бури или он попадал в штиль. Но он двигался, а не гнил в порту.
Аня попыталась приручить родителей. Перейти с формальных отношений на что-то более глубокое. Она зачастила к ним в гости. Делилась своими открытиями о жизни, о людях. Они мягко переводили разговор на общих знакомых и родственников: кто женился, кто развелся, кто умер. Расспрашивали про мужа и сына. Про Аниного мужа отец говорил: «золотая голова». А мать добавляла что-нибудь из разряда: «Ум женщины в ее хитрости». Еще много говорили о здоровье, в частности о геморрое. И о выборах в Думу.
Разговор полоскался из стороны в сторону, как белье на веревке. При этом крепко держался на прищепках неизбежного комильфо.
Когда разговаривать становилось совсем не о чем и повисала пауза, они начинали подсмеиваться над собакой, очередным старым лысым шпицем: «Ишь, озорник, как лапки сложил. А ушками-то шевелит, знает, что про него говорят». Разглядывать собаку и комментировать ее действия они могли часами.
Каждый раз у Ани возникало ощущение, что она общается не с близкими людьми, а приходит в чужой дом со светским визитом. От этого ей становилось больно, как в детстве. «Где-то я про это читала, − думала Аня, − визиты… салон… вспомнила! Это же «Война и мир», описание старой графини в финале романа!»
Дома Аня нашла это место в книге: «В ее жизни не видно было никакой цели, а очевидна была только потребность упражнять свои различные склонности и способности. Ей надо было покушать, поспать, подумать, поговорить, поплакать, поработать, посердиться и т.д. только потому, что у ней был желудок, мозг, мускулы, нервы и печень…. Она говорила только потому, что ей физически надо было поработать легкими и языком. Она плакала, потому что ей надо было просморкаться...»
В конце концов, Аня признала поражение и сократила визиты до обычного − раз в месяц. Родители вздохнули с облегчением. Аня своими набегами нарушала привычный порядок. Как только Аня оставила их в покое, все вернулось на круги своя. Матери хватало общения дома с собакой и с родственниками по телефону, а отец уже давно жил на даче и на работу ездил оттуда. Приезжал в Москву раз в неделю, помыться. Родители старались как можно меньше времени проводить под одной крышей. Больше всего они боялись пенсии − тогда бы им пришлось остаться наедине.
*
С мужем Аня отношений наладить не пыталась. Она думала об этом. Все-таки 16 лет совместной жизни. Но все внутри нее восставало против и сжималось ледяным комом. Как ее тело во время исполнения супружеского долга. Как ее душа от его шутливых унижений.Однажды Аня впрямую, но спокойно сказала, что спать с ним больше не будет и жить вместе не хочет. Он удивился, наверное, первый раз в жизни, но уточнять ничего не стал. Собственно, их давно уже ничего не связывало. Оставалась вялая видимость сожительства, украшенного выцветшим раздражением. Наверное, эту игру «в приличную семью» они могли бы доиграть до конца. Но перед Аней маячил призрак жизни ее родителей. Они честно не сошли с дистанции, но кто от этого выиграл?
Надо отдать должное, у ее мужа действительно была золотая голова. По Аниным интонациям, по ее глазам он понял, что шпагу пора убрать в ножны, а шутки в сторону. Ане с мужем опять повезло: ему было категорически некогда тратить время на разборки и сантименты: он был очень занят своим бизнесом. Впрочем, в житейских вопросах с ним всегда было замечательно просто.
В тот же вечер они обговорили детали их дальнейшей жизни. Он предложил ей вести общее хозяйство и не разводиться. Он был консервативен, и этих новомодных штучек типа смен жен и любовниц не признавал. И пришлось бы делить имущество, а он, с тех пор как начал зарабатывать большие деньги, стал жадноват.
В тот же вечер они обговорили детали их дальнейшей жизни. Он предложил ей вести общее хозяйство и не разводиться. Он был консервативен, и этих новомодных штучек типа смен жен и любовниц не признавал. И пришлось бы делить имущество, а он, с тех пор как начал зарабатывать большие деньги, стал жадноват.
После этого негласного развода в их доме наконец-то воцарилась благодать. Теперь это было мирное сосуществование двух государств с четко обозначенными границами.
У Ани напрочь исчезли вечерние приступы тоски, а заодно головные боли и утренняя слабость. Пропало и ощущение неловкой растерянности, которое привычно накрывало ее под крышей, как это называют в народе, родного дома. Их обоих радовало, что они обошлись без склок и скандалов. Правда, Аня догадывалась, что столь цивилизованные отношения сохранились между ними именно потому, что никаких отношений, собственно, и не было.
Теперь Аня, хлопоча по хозяйству, тихо поет.
Ее муж тоже весьма доволен: ведь он здорово экономит на домработнице.
Продолжение – честно, не знаю…
